Любовь и тайная свобода: заметки на полях Пушкинского фестиваля

… Еще один петербургский режиссер, который умудрился затеять с классиком совместную игру – это, как ни удивительно, представитель старшего режиссерского поколения, человек, разменявший восьмой десяток, создатель петербургского «Нашего театра» Лев Стукалов. Суть его игры под названием «Пушкин. Борис Годунов», – в обмане зрителя. Объявляя публике (в своем почтенном возрасте Стукалов даже впервые сам вышел на сцену, видимо, опасаясь, что без него эта дерзкая затея может провалиться), что этот спектакль никогда не сможет быть поставлен, потому что у его театра нет ни дома, ни денег на декорации, ни достаточного количества актеров, что поэтому они (те актеры, которые в наличии) текст Пушкина просто прочтут, а зрителю придется додумывать и соборную площадь, и толпы народа, и гигантский фонтан, и все остальные масштабные картины, описанные классиком, – режиссер, конечно, хитрил. Потому что сопоставление большого и богатого государственного стационара и маленького «бедного» в бруковском смысле театрика, оказалось сюжетом спектакля. Стола, нескольких стульев, лоскута парчи, что оборачивается то порфирой Годунова, то платьем Мнишек, то мантией патриарха, соломенного чучелка, которое вместе с актером Сергеем Романюком и когда тот отвлекается на другие роли играет роль Самозванца, да листков с пушкинским текстом оказалось вполне достаточно, чтобы этот текст заискрил, включил воображение.
Артисты перекидывали друг другу роли, как мячики, а чтобы зритель не запутался, вклинивали в текст пояснения вроде: «У кого цилиндр, тот и Пушкин». И смысл всей трагедии, прочитанной от первой до последней буквы за два с половиной часа, резко сместился. На первый план вышел не герой и его роль в истории, а История как таковая, ее прихотливость, изменчивость, текучесть, непредсказуемость. И точно по Синявскому: «Все шаталось. Все балансировало на краю умопостигаемой пропасти: а что если бы?! Дух захватывало от непомерной гипотетичности бытия. Всякая вошь лезла в Наполеоны». И если у этой Истории и было какое-то конкретное лицо, то это лицо прекрасной актрисы Ольги Кожевниковой, которая являлась то убиенным царевичем Димитрием, то Мариной Мнишек, то трактирщицей, то юродивым, – и действие вдруг совершало крутые виражи. И, знаете, если бы такую «прогулку с Пушкиным» осуществил режиссер молодой, она, вероятно, не показалась бы настолько исключительной. Но когда подобный кунштюк совершает ученик Товстоногова, всю жизнь ставивший весьма традиционные по форме спектакли, да еще и сам непосредственно заправляет всеми процессами на сцене, его личные кураж и отвага оборачиваются весомыми составляющими действия, теми элементами подлинности, которые так упорно ищет сегодня современное искусство.