РЕЖИССУРА – ДЕЛО ТОНКОЕ

На сцене Театра Комедии имени Акимова состоялась одна из самых ожидаемых премьер лета – спектакль «Шум за сценой», который поставил режиссер Лев Стукалов. Театралам Стукалов известен в первую очередь как создатель Нашего театра. От того вдвойне интересно посмотреть, как сработался режиссер с «чужими» артистами. Кроме того, Лев СТУКАЛОВ поделился с театральным обозревателем Катериной ПАВЛЮЧЕНКО мыслями о том, чем сегодня живет его собственный театр. – Лев Яковлевич, пьесу «Шум за сценой» вы сами выбрали? – Это более чем известная репертуарная пьеса Майкла Фрейна, современная театральная классика. Непростая в постановке, замысловатая и коварная. Односложного ответа, почему выбор пал именно на нее, нет. Мы с Театром Комедии вели переговоры о постановке последние лет восемь, если не больше. До спектакля никак не доходило, но разговоры разговаривались. Звучало и это название. Сейчас театр вспомнил, что мы о «Шуме за сценой» говорили, и мы обоюдно приняли решение. – Комфортно ли работать в чужом коллективе? Вы ставили в Театре Комедии, но это было так давно… – Театр Комедии – это специальное место для театральных людей, где по-настоящему все организовано, и предполагается, что здесь работают люди в хороших условиях. Все службы вышколены, все профессионалы в своем деле. Это лучше, чем в моем театре, где, с одной стороны, все роднее, с другой – катастрофическая нехватка специалистов, сил, средств… – Конечно, театр это и вешалка, и технические службы. Но для режиссера театр в первую очередь – это актеры. Как вам работается с «чужими» актерами? – Актер есть актер. Либо он хороший актер, либо чужой. Здесь актеры профессиональные, они очень хотят работать, подобрался замечательный коллектив, который пылко отдается работе. Мне просто грех жаловаться. – Можно говорить, что комедия – это ваш любимый жанр? – Нет, так говорить нельзя. Я с удовольствием репетирую и делаю спектакли любого жанра. Жанр никаких ограничений на мою симпатию к тому, чем я занимаюсь, не накладывает. Можно ли сказать, что я режиссер, у которого есть чувство юмора и который не собирается его скрывать? Да, наверное, у меня есть чувство юмора. Но, вообще говоря, я себе не очень представляю качественного режиссера, который чувством юмора не обладает. Мне нравятся просто хорошие пьесы. А когда пьеса хорошая – в ней всегда есть какой-то парадокс, забавный взгляд на жизнь, на проблему. Место для хитрого взгляда, для иронии, особенно по отношению к нашей жизни, оно всегда есть. Было бы здоровье и силы шутить. А причина всегда найдется. – О чем вы ставите пьесу «Шум за сценой»? Ведь ее много о чем можно поставить. – Она написана просто о внутреннем хозяйстве театра. О том, что такое театр изнутри. Театр ведь в каком-то смысле миф. Когда-то давно мне приходилось по долгу службы пересмотреть ряд фильмов про цирковое закулисье. И я помню, как меня потрясло несоответствие того волшебства, феерии, сверкания, которое мы видим на арене, и скучищи и занудства, которые получаются, когда эти же артисты имеют возможность сыграть какую-то художественную историю про свое искусство. Иногда высокие профессионалы ужасно скучно рассказывают про свою профессиональную деятельность. – По поводу мифов. Я помню свои детские ощущения от театра, как мне любопытно было узнать, куда идут актеры после окончания спектакля, как они едут в метро, смотрят ли телевизор… И мама мне, помню, ответила, что все самое интересное – на сцене. А за сценой – ничего интересного. – Мама ваша безусловно была права. Мне в жизни выпала удача – довелось поработать и пообщаться в течение целого года с Аркадием Исааковичем Райкиным. Что такое Аркадий Райкин? Это чудо, театральное, сценическое. Так вот, я вам должен сказать, что в общении за пределами сцены, клянусь вам, скучнее человека я не встречал. Хотелось удавиться от его (я с ужасом произношу это слово) занудства. Конечно, он уже был не очень здоров, уже экономил энергию, не говорил громко… Но я почти уверен, что так было всю жизнь. Эта гениальная машина по лицедейству как только уходила за кулисы, начинала экономить энергию, копить ее до следующего выхода. – А в какой момент он играл? Когда выходил на сцену, превращался в веселого человека? Или когда уходил за кулисы, играл зануду? – Он всегда играл. Большой артист, талантливый – это загадка природы. У природы есть масса загадок. Хочется думать, что Актер – одна из них. Меня тут недавно попробовали упрекнуть за то, что я всегда говорю про артистов, что они не совсем люди, что они немного инопланетяне
. У Клиффорда Саймака есть фантастический роман, который называется «Все живое». Там на планету Земля вторглись пришельцы. И бороться с ними было совершенно бесполезно, они все живое вытесняли, просто сталкивали, как грязную посуду со стола, расширяли пространство для себя. И эти пришельцы были цветами с какой-то иной планеты. С ними боролись, но ничего не помогало. И тогда появился герой, который каким-то образом вошел с ними в контакт и выяснил, чего они хотят, почему они так агрессивно себя ведут. Они хотели, чтобы ими любовались. Они же цветы! Это точно про актеров (смеется). Они взрослые люди, которые от рождения и до смерти жаждут только одного: чтобы ими любовались и восхищались. В какой-то степени это свойственно всем людям. Но только в какой-то степени. Актеры – специальные люди. – А никогда вы как режиссер не чувствовали на себе обратную сторону этой их детскости? Потому что актеры частенько поступают довольно жестоко и не всегда хорошо. – Ну да. Но я с детства приучен не сильно входить в душевную близость с актерами. На репетициях – сколько угодно. Бывает, сдержать себя трудно. Но надо. Режиссерское дело во многом одинокое. Нельзя допускать близости. Очень редко, когда бывает близкая дружба с коллегами-актерами. Хорошие отношения – пожалуйста, даже товарищеские. А остальное невозможно. Актеры бывают и страшно неблагодарными, это дико ранит. Но потом они могут что-то сотворить, и им прощаешь. – Я об этом заговорила в связи с инцидентом, который произошел с актерами Театра на Таганке и Юрием Любимовым. – Ну… тут просто нечего обсуждать. Как это можно обсуждать? Отношения актеров и режиссера – это война миров. Актеры и режиссер – это совершенно разные цивилизации. Их невозможно посадить за один стол, чтобы они договорились. Прав из них каждый. Вот и все. – А вы никогда не разочаровывались в своей профессии? – С утра до ночи. Одно сплошное разочарование. И продолжаю я режиссурой заниматься только потому, что больше ничего не умею. Если б умел что-то кроме, немедленно бы это сделал. А так я и не умею, и мне неинтересно. – Насколько спектакль, который вы выпускаете, впишется в общую картину репертуара Театра Комедии? Вы видели спектакли этого театра последних лет? – Я видел несколько спектаклей, пока набирал себе актеров. А что такого? Во что впишется? Гораздо важнее, найдет ли он контакт с публикой. А это каждый раз тайна. Очень страшная для всех, кто создает спектакль. Один и тот же спектакль, который уже давно играется, каждый день рискует не соединиться со зрителем. Вчера, казалось бы, зал помирал от эмоций, от хохота, от сопереживания, а сегодня он абсолютно холоден. В чем дело? Никто не знает. – Кто работал с вами над постановкой помимо актеров? – Художник спектакля – лауреат государственной премии Александр Орлов. А композитор – Эдуард Глейзер. Из Москвы. Уже дважды мы работали вместе. Когда-то он создал музыку к моим спектаклям «Панночка» и «Игрокъ» по Достоевскому. И я с удовольствием снова с ним работаю. Он написал музыку специально для этого спектакля. А с Орловым я всю жизнь работаю. Уже потерял счет нашим совместным постановкам. Он – фантастического умения человек. Мы с Орловым сделали ряд спектаклей в Нашем театре. И иногда происходило так: он мне по e-mail посылал какую-нибудь завитушку, просто намек. И мы делали спектакль. «Женщина в песках» так появилась, после одного телефонного разговора. Но в этот раз он очень сложно и долго работал. Потому что пьеса написана таким образом, что в театре должен быть поворотный круг. Дважды должна повернуться декорация. Причем огромная, двухэтажная. Но на сцене Театра Комедии круга поворотного нет. Выход был простой: сделать накладной круг. И на него взгромоздить декорацию. – Я так понимаю, простым путем вы не пошли? – Не пошли. Когда я был студентом, Георгий Александрович (Товстоногов, мастер режиссерского курса, на котором учился Л. Я. Стукалов. – Прим. К. П.) нам рассказывал про сценическое решение спектакля «Беспокойная старость», когда декорация старинной петербургской профессорской квартиры была решена как ряд планов. Не буду вдаваться в подробности… И вот он дал нам такие условия – эту пьесу, и спросил: «Что делать? Как показать зрителю много комнат профессорской квартиры, да еще улицу перед домом? Как решить?». Кто-то сказал: «Надо декорации на круг поставить». Товстоногов ответил: «Можно, но это дело вкуса». И вот он так сказал «дело вкуса», так презрительно, что я навсегда это запомнил и за всю жизнь ни одного спектакля не поставил на поворотном круге. – И сейчас нет? –
И сейчас без круга. Что мы придумали – приходите, увидите. – Наш театр выселили из Театра эстрады, ушедшего на ремонт… Какова сейчас его судьба? Вам дали помещение, как обещали? – На этот вопрос два ответа. Первый ответ: тот Наш театр, у которого были в репертуаре спектакли «Липериада», «Пигмалион», «Я – Медея!», «Моя старшая сестра», «Панночка», «Игрокъ», «Лягушки» «Женщина в песках», «Человек – джентльмен», более десятка названий… этого театра больше нет. Все. Он разрушен, уничтожен этим решением, которое прогнало нас из Театра эстрады. Репертуар мы потеряли. А что такое для театра потерять репертуар? Это все равно что огромной дружной семье после десяти лет тяжелейшей работы оказаться ограбленной, обворованной с голым, извините, задом. То же чувствуют и погорельцы. Ведь для актера роли – это его единственное имущество. – Актеры ушли? – Разбрелись кто куда. Да, как погорельцы бредут с места пожарища в поисках чего-то… Второй ответ на ваш вопрос: да, нам выделили помещение на Моховой улице, недалеко от цирка. Но только там ничего нет. Театр надо еще спроектировать и построить. – На это дали денег? – Зачем деньги? Есть решение! Пока никаких денег нет. Но когда они появятся (тьфу-тьфу-тьфу!), на проектирование и строительство при постоянном хорошем финансировании уйдет два-три года. Так как мне ответить на ваш вопрос? – А пока ждете помещение, будете что-то играть? – Ну да, мы играем. Я придумал формат маленьких спектаклей вроде «Скамейки», мы ползаем по малым сценам городских театров. Мы сохранили, хоть год и не играли, постановку «Лав», сделали «Стриптиз» Мрожека… Мы живем. Но это уже, к сожалению, совершенно другой театр. Не тот, что я создал. Мы не живем, мы выживаем. Произойдет ли второе рождение, я не знаю. – А сколько вообще театру отведено на полноценную жизнь? – Театру суждено жить, пока в нем есть творческая энергия. – Лев Яковлевич, а вы не хотите актерский курс в театральной академии набрать? У вас же блестящие выпускники были, нынешние звезды театра и кино: Игорь Лифанов, Ян Цапник, Дмитрий Хоронько, Ксения Каталымова, Кирилл Плетнев… Много кто… – Это моя мечта – набрать курс. Но меня не подпускает руководство академии. Я десять лет пытаюсь туда попасть, все без толку. Официально, конечно, мне никто не отказывает, и, если кто-то из них прочтет эти строки, они будут отрицать, но их поведение никак иначе я воспринимать и трактовать не могу. – Почему не подпускают? – Этого не знаю. Видимо, чем-то я не хорош.