Ведь мы играем не из денег

Очень петербургская погода — по низкому небу бегут серые рваные тучи, холодный ветер треплет воротники и полы осенних пальто. Все — волосы, обувь, одежда — пропиталось мелкой холодной воздушной пылью. Петербуржцы и гости нашего города бегут по мокрым улицам и проспектам, шмыгая покрасневшими носами…
Смотреть спектакль по Достоевскому в такую погоду? Почему бы и нет?
Очень петербургский автор. Это аксиома, в доказательствах не нуждается. Ландшафт современного Петербурга, конечно, сильно изменился со времен классика. Повсюду переливаются неоновыми огнями заманчивые вывески с иностранными названиями. Современные «раскольниковы» все больше щеголяют в спортивных американских курточках и предпочитают стабильные доходы голодному философствованию. Но менее «достоевским» город от этого не стал. Он просто все больше и больше напоминает придуманный в позапрошлом веке Рулетенбург. Бары, рестораны, казино, казино, казино… Крутится бесовское колесо, металлический шарик вот-вот замрет на той самой, заветной цифре — и тогда ты в одну секунду, не прикладывая ни малейших усилий, превратишься из зеро в человека. Нервная лихорадка ожидания, зловещий блеск глаз… Неизлечимая болезнь, о которой Федор Михайлович знал все. Этот человек болен, его диагноз — игрок.
«Игрок» в постановке Льва Стукалова, разыгранный артистами «Нашего театра», — очень петербургский спектакль. Ему свойственны холодность и затаенная больная амбиция, строгая благородная геометрия и внезапные резкие штрихи мизансцен, стройность и ясность замысла и парадоксальные «зигзаги» воплощений. «Игрок», несомненно, плод ума, но ума неравнодушного. В этом спектакле все соразмерно — пространство, световое решение, костюмы, музыка, пластика и актерское исполнение. При этом не следует искать в нем новых форм и поразительных режиссерских открытий. «Наш театр» проводит своеобразный эксперимент, лежащий не в области интерпретации известного романа или поиска новых выразительных средств. В конце концов, «дело не в старых и не в новых формах…» Это уже Чехов сказал, но фраза, сама по себе замечательная, имеет отношение к рассматриваемому спектаклю и нам еще пригодится.
Неглубокая сцена Театра Эстрады перерезана по диагонали черной бархатной кулисой, спадающей красивыми складками (сценография Эмиля Капелюша). Вдоль этой бархатной стены расставлены венские стулья. На них в неудобной позе свернулся некто в светлом плаще и светлых ботинках. Тускло поблескивает большое зеркало, стоящее справа. Из проема в черноте бархата, как из потустороннего мира, мира воспоминаний, будут появляться персонажи случившейся когда-то истории, которую ее герой — молодой человек, бывший учитель Алексей Иванович — записал быстрым нервным почерком в маленькую черную книжечку.
Жанр воспоминаний диктует спектаклю определенный стиль исполнения — некоторое ироническое остранение. А тема — постепенное падение человека в омут игорной болезни, превращение его в зеро, ноль — дает напряженный ритм, напоминающий бешеную скачку металлического шарика в рулетке.
Алексей Иванович (Роман Якушов) — а это именно он спал на стульях — поднима-ется, зажигает свечу, медленно подходит с ней к зеркалу. Вглядывается в свое лицо, которое трепещущее пламя свечи превратило в резко очерченную маску. И вдруг в зеркале, словно изображение на фотобумаге, медленно начинает проявляться другое лицо. На Алексея Ивановича скалится жутковатая, глумливая носатая физиономия. Еще минута — и двойник главного героя выходит из-за зеркала, чтобы взять в руки маленькую черную книжку и высоким надтреснутым голосом произнести: «Из записок молодого человека…».
Этот Двойник, или Zero, как он обозначен в программке, напоминает все зловещие инфернальные создания мировой лите ратуры — от Гофмана до Гоголя. И за